Момо Капор, писатель и художник: Моя Россия.

Одно из последних интервью  Момо Капора, записанное в феврале 2010  года Драганой Маркович. Писатель скончался через несколько дней — 3 марта.  Интервью было опубликовано в третьей книге «SENTIMENTALNI KLASIK MOMO KAPOR» в 2013 году.

 

Ка­кие Ва­ши пер­вые, са­мые пря­мые ас­со­ци­а­ции при упо­ми­на­нии Рос­сии?

– Что-то огром­ное, бес­ко­неч­ное, зе­ле­ное и те­плое.

  Ка­ко­ва Ва­ша лич­ная ис­то­рия Рос­сии ?

– Она на­чи­на­ет­ся во вре­мя Вто­рой ми­ро­вой во­й­ны, ког­да мне бы­ло пя­ть или ше­сть лет. Я жил в Са­ра­е­во, ко­то­рый был ок­ку­пи­ро­ван фашистами  (нем­цами) и хорватскими  уста­ша­ми. Где-то в да­ли был слы­шен гро­хот, мы зна­ли, что это ка­кие-то рус­ские бо­рют­ся про­тив  все­о­бъ­е­млю­щ­е­го зла. Это все­ля­ло в нас на­де­жду. В мо­ем го­ро­де одно время  на­хо­ди­ла­сь воинская  ча­сть ар­мии ге­не­ра­ла Вла­со­ва, в составе которой   бы­ли чер­ке­сы  на ма­ле­нь­ких длин­но­хво­стых ло­ша­дях, на ко­то­рых они  заходили  в шко­лу, на­про­тив квар­ти­ры, где я жил. По­мню, мы бе­га­ли за ни­ми и кри­ча­ли  – черкес, стре­ляй!  И они стре­ля­ли по во­зду­ху из сво­их длин­ных ру­жей. А по­том на­сту­пи­ло осво­бо­жде­ние. Я учил­ся то ли в пер­вом клас­се,  то ли  во вто­ром, и нам сле­до­ва­ло на­ри­со­ва­ть то­ва­ри­ща Ти­то и то­ва­ри­ща Ста­ли­на. Бы­ло ужа­сно труд­но на­ри­со­ва­ть Ти­то, а Ста­ли­на лег­ко. Мне сра­зу уда­ло­сь на­ри­со­ва­ть Ста­ли­на, у не­го бы­ли усы, ко­рот­ко  подстриженные  во­лосы и пу­ши­стые бро­ви.  И тог­да в  дру­же­ских объ­я­ти­ях Со­вет­ско­го Со­ю­за и Юго­сла­вии на­ча­ло­сь что-то вро­де со­ци­а­ли­сти­че­ско­го ре­жи­ма в ли­те­ра­ту­ре. А имен­но, не­ль­зя бы­ло чи­та­ть ни­че­го дру­го­го, кро­ме со­вет­ских пи­са­те­лей. Так и по­лу­чи­ло­сь, что я стал од­ним из круп­не­й­ших спе­ци­а­ли­стов по ли­те­ра­ту­ре со­ци­а­ли­сти­че­ско­го ре­а­ли­зма. Я по­мню пер­вую кни­гу – „Ти­мур и его ко­ман­да“ Ар­ка­дия Га­й­да­ра, и ее про­дол­же­ние „Ко­мен­дант сне­жной кре­по­сти“.

Мно­го лет спу­стя, в 1968 го­ду, я по­зна­ко­мил­ся с глав­ным ге­ро­ем этой ста­рой кни­ги, Ти­му­ром Га­й­да­ром, ко­то­рый тог­да был кор­ре­спон­ден­том Рос­си­й­ско­го те­ле­ви­де­ния в Бел­гра­де. Его отец был са­мым из­вест­ным со­вет­ским пи­са­те­лем это­го вре­ме­ни. По­том бы­ли „Бе­ле­ет па­рус оди­но­кий“ Ка­та­е­ва,  по­том „Пе­да­го­ги­че­ская по­е­ма“ Ма­ка­рен­ко. По­том „Зоя Ко­смо­де­мь­ян­ская“ Вя­че­сла­ва Ко­ва­лев­ско­го, и мно­же­ство схо­жих книг. Мак­си­ма Го­рь­ко­го тог­да пу­бли­ко­ва­ли ти­ра­жом в сто ты­сяч эк­зем­пляров, и это бы­ли ко­рич­не­вые кни­ги с ма­ле­нь­ким пло­ским ре­ль­е­фом с из­о­бра­же­ни­ем его про­фи­ля на об­лож­ке. Что ин­те­ре­сно, Горь­кий не был та­ким круп­ным пи­са­те­лем, что­бы тог­да его пу­бли­ко­ва­ли в сто ты­сяч эк­зем­пляров. А се­й­час не­во­змо­жно на­й­ти его кни­ги. А ме­жду тем, Го­рь­кий пре­кра­сный пи­са­те­ль. При этом я имею в ви­ду кни­ги, ко­то­рые он пи­сал в мо­ло­до­сти. Вот где-то там был и „Егор Бу­лы­чев“ и „На дне“. В это же вре­мя у нас бы­ла и кон­спи­ра­тив­ная ли­те­ра­ту­ра. Это бы­ли до­во­ен­ные ко­мик­сы, ко­то­рые мы на­хо­ди­ли на чер­да­ках, ка­кие-то ста­рые кни­ги о кав­бо­ях и ин­де­й­цах Кар­ла Мая . От Со­вет­ско­го Со­ю­за и соц­ре­а­ли­сти­че­ской ли­те­ра­ту­ры нас от­да­ля­ла стра­шная ску­ка, ко­то­рая пе­ре­шла и на Юго­сла­вию.

Это бы­ло вре­мя, ког­да на­до бы­ло, как го­во­рил Ле­нин – учи­ть­ся, учи­ть­ся и еще раз учи­ть­ся. А та бо­лее ин­те­ре­сная ча­сть жи­зни – во­й­на, ко­то­рую все мы ви­де­ли в дет­стве, это бы­ла при­ви­ле­гия взро­слых. Нам же оста­ва­ло­сь стро­и­ть со­ци­а­лизм, что бы­ло ужа­сно скуч­но. В это вре­мя в ки­но­те­а­трах по­ка­зы­ва­ли ис­клю­чи­те­ль­но рус­ские фи­ль­мы. Это бы­ли фи­ль­мы, ко­то­рые мы лю­били. Один из них был „Не­бе­сный ти­хо­ход“ про ма­й­о­ра Бу­лоч­ки­на. В нем глав­ный ге­рой ле­та­ет на са­мо­ле­те ми­мо обла­ка, на ко­то­ром  сидели во­ро­ны. А пи­лот по­ет: „По­то­му, по­то­му, что мы пи­ло­ты, не­бо на­ше, не­бо на­ше род­ной дом. Пер­вым де­лом, пер­вым де­лом са­мо­ле­ты. А де­ву­шки? – спра­ши­ва­ют во­ро­ны – A де­ву­шки по­том.“

По­том по­я­вил­ся „Ка­мен­ный цве­ток“ o ма­сте­ре ка­мен­но­го де­ла, ко­то­рый сма­сте­рил цве­ток в пе­щ­е­ре. По­том „Та­хир и Зу­хра“, лю­бов­ный фи­льм из ка­кой-то да­ле­кой со­вет­ской ре­спу­бли­ки, по­том „Ле­ген­да о си­бир­ской зе­мле“, пре­кра­сный фи­льм о ком­по­зи­то­ре, ко­то­рый в во­ен­ное вре­мя в по­лу­ра­зру­шен­ном до­ме на­хо­дит кон­церт­ное пи­а­ни­но  и на нем со­чи­ня­ет ком­по­зи­цию „Ле­ген­да о зе­мле си­бир­ской“. И, что ин­те­ре­сно, хо­тя дом раз­ру­шен, пи­а­ни­но бли­ста­те­ль­но но­вое, на нем нет и сле­да пылинки . По­том бы­ли „Мо­сков­ские ча­сы“, а по­том фи­льм, в ко­то­ром Марк Бер­нес по­ет пе­сню „Tемная но­чь“. Ког­да по­я­вил­ся пер­вый аме­ри­кан­ский фи­льм по­сле раз­ры­ва с Со­вет­ским Со­ю­зом, это был фи­льм „Бал на во­де“, и все мы смо­тре­ли его раз по двад­ца­ть. И де­й­стви­тель­но, про­шло мно­го лет, пре­жде чем я сно­ва вер­нул­ся к Рос­сии, от­крыл для се­бя рус­скую ли­те­ра­ту­ру, но не эту, а ту, на­сто­я­щ­ую, глав­ную. Ан­гли­й­ская пи­са­те­ль­ни­ца Вирд­жи­ния Вулф пи­са­ла эс­се об ан­гли­й­ском ро­ма­не 20 ве­ка, ко­то­рое она на­ча­ла со сле­ду­ю­щ­их слов: „ Когда че­ло­век пи­шет об ан­гли­й­ском ро­ма­не 20 ве­ка, он пре­жде все­го дол­жен вспом­ни­ть рус­ский ро­ман 19 ве­ка. А ког­да он вспо­ми­на­ет рус­ский ро­ман 19 ве­ка, ему и в го­ло­ву не при­хо­дит за­ни­ма­ть­ся ан­гли­й­ским ро­ма­ном 20 ве­ка.“

Итак, при­шло вре­мя мо­е­го во­звра­щ­е­ния к рус­ским клас­си­кам, к тем са­мым пре­кра­сным пи­са­те­лям, ко­то­рые да­ла зе­мля рус­ская, та­ких как Ан­тон Па­вло­вич Че­хов, кни­ги ко­то­ро­го я все еще дер­жу у  себя на самом видном месте. Рус­ская ли­те­ра­ту­ра 19 ве­ка для ме­ня явля­ет­ся ис­точ­ни­ком бо­ль­шо­го вдох­но­ве­ния. Бу­ду­чи ма­ль­чу­га­ном, я лю­бил Ма­я­ков­ско­го, точ­нее, его по­э­му „Об­ла­ко в шта­нах“. Ко­неч­но же, и Есе­ни­на, позд­нее Вы­соц­ко­го, с ко­то­рым я по­зна­ко­мил­ся, и с ко­то­рым я на­пил­ся в Бел­гра­де. Мы с Да­ни­ло Ки­шем от­кры­ли его од­ной но­чью в Клу­бе пи­са­те­лей, где он си­дел с ка­ки­ми-то лю­дь­ми из по­со­ль­ства. Ко­неч­но же, к не­му был при­ста­влен и ка­гэ­бе­шник, от ко­то­ро­го мы вско­ре из­ба­ви­ли­сь, а по­том мы на­пи­ли­сь. Вы­соц­кий же ока­зал­ся на га­стро­лях в Бел­гра­де, по­то­му что он играл Га­мле­та в Те­а­тре на Та­ган­ке у Юрия Лю­би­мо­ва. Вы­соц­кий был отлич­ным Га­мле­том. По­том мы все, под­шо­фе, до­пол­зли до его го­сти­ни­цы То­пли­це в тог­да­шней ули­це 7 июля. Вы­соц­кий оста­вил нас в хол­ле, под­нял­ся в свой но­мер, от­ку­да он вско­ре вер­нул­ся и по­да­рил нам кас­се­ты со сво­и­ми пе­сня­ми. В это вре­мя у не­го еще не бы­ло ни од­ной пла­стин­ки. Он дал нам кас­се­ту, на ко­то­рой бы­ли за­пи­са­ны блат­ные пе­сни из Си­би­ри – это бы­ло по­тря­са­ю­ще.

 

* Ка­ким был Вы­соц­кий, ка­ким Вы его по­мни­те ?

– Он был не­ве­ро­ят­но обая­те­лен. Мы с Данило Ки­шем при­шли в Клуб пи­са­те­лей, по­то­му что все оста­ль­ные за­ве­де­ния бы­ли за­кры­ты. По­мню, бы­ло не­ско­ль­ко сво­бод­ных мест то­ль­ко за сто­лом, за ко­то­рым си­де­ли на­ши ру­ко­во­ди­тели и со­вет­ские ди­пло­ма­ты. Киш сра­зу стал на­па­да­ть на ком­му­низм, го­во­рил, что это не­ви­дан­ная глу­по­сть, все в не­до­у­ме­нии смо­тре­ли друг на дру­га, и вско­ре ста­ли рас­хо­ди­ть­ся. На­ши вспом­ни­ли, что у них встре­ча как раз в пол­но­чь, оче­нь ва­жная та­кая встре­ча, а рус­ских как раз осе­ни­ло, что им нео­б­хо­ди­мо ло­жи­ть­ся по­ра­нь­ше… В кон­це кон­цов ушел и ка­гэ­бе­шник, со­про­во­жда­ю­щ­ий Вы­соц­ко­го. Над ти­ра­дам Ки­ша за сто­лом сме­ял­ся то­ль­ко один че­ло­век – Вы­соц­кий. Киш спро­сил у не­го, по­че­му он сме­ет­ся, на что он отве­тил: „Я ду­маю так же.“

 * Мы го­во­рим о Вы­соц­ком, но, если я не оши­ба­ю­сь, Вы по­зна­ко­ми­ли­сь и с Окуд­жа­вой?

– Да, я по­зна­ко­мил­ся с ним, ког­да он выс­ту­пал на кон­цер­те в За­гре­бе. Это бы­ло оче­нь дав­но. Ар­се­ну Де­ди­чу и мне Окуд­жа­ва рас­ска­зы­вал, что в од­ном бо­ль­шом за­ле в Мо­скве у не­го был кон­церт, он один си­дел на сту­ле с ги­та­рой в ру­ках, и по­том, ко­кет­ни­чая, ска­зал пу­бли­ке: „Вы зна­е­те, я не умею хо­ро­шо игра­ть на ги­та­ре, мо­гу то­ль­ко со­про­во­жда­ть то, о чем пою, да и с го­ло­сом у ме­ня не ах­ти, у ме­ня то и го­ло­са нет, да и пе­сни, ко­то­рые я пою, не бог ве­сть что, по­то­му что на­пи­сал я их сам.“ И тог­да го­лос из пу­бли­ки бро­сил: „Ну за­чем же тог­да и при­хо­дил на кон­церт?“ Окуд­жа­ва вы­гля­дел как бед­ный род­ствен­ник из про­вин­ции,  у не­го би­ла  смнтетическая ве­тров­ка, ре­ме­нь с бо­ль­шой пряж­кой , ка­кие-то ужа­сные бо­тин­ки, мя­тые брю­ки, но он ис­то­чал та­кое те­пло, ко­то­рое и по сей де­нь за­бы­ть я не мо­гу. Он пел нам „ По смо­лен­ской до­ро­ге“ – а это, кста­ти, до­ро­га, по ко­то­рой сол­да­ты от­пра­вля­ли­сь на во­й­ну. Это од­на из са­мых кра­си­вых пе­сен, ко­то­рые я ког­да–ли­бо услы­шал, я всег­да на­пе­ваю ее с удо­во­ль­стви­ем.

 *Зна­чи­те­ль­но поз­же Вы встре­ча­ли­сь с Ни­ки­той Ми­хал­ко­вым.

– Ни­ки­та ге­ний чи­стой во­ды. Я ви­дел не­ско­ль­ко ге­ни­ев на сво­ем ве­ку. И один из них, это он. У не­го та­кая ха­ри­зма, что это про­сто не­ве­ро­ят­но. Во вре­мя бло­ка­ды, ког­да ник­то не при­ез­жал в Бел­град, мы осно­ва­ли БЕ­ЛЕФ, Бел­град­ский лет­ний фе­сти­ва­ль. Мы при­гла­си­ли Ни­ки­ту Ми­хал­ко­ва, и нам все ска­за­ли, что мы со­шли с ума. Что это­му не бы­ва­ть. Ни­ки­та при­е­хал в Бел­град, и под мы­шкой у не­го бы­ли ру­ло­ны с его фи­ль­мом „Ан­на“.

* Что за фи­льм? Мне не до­ве­ло­сь ви­де­ть этот фи­льм.

– Он сни­мал свою до­чь Ан­ну с двух-трех лет до во­се­м­над­ца­ти лет. Он за­да­вал ей всег­да од­ни и те же во­про­сы, ка­ждый год: что ты лю­би­шь, что ты не лю­би­шь, че­го ты бо­и­шь­ся. А ме­жду ее отве­та­ми, он мон­ти­ро­вал до­ку­мен­та­ль­ные ма­те­ри­а­лы, ко­то­рые по­я­вля­ли­сь на те­ле­ви­де­нии. Та­ким обра­зом, он по­ка­зал вре­мя, ко­то­рое про­те­ка­ет. Пер­вый ответ ма­ле­нь­кой Ани на во­прос, что она лю­бит, был  мо­ро­же­ное. Аня не лю­би­ла бо­рщ, бо­я­ла­сь Ба­бу Ягу.  Уже в де­ся­ть лет Ан­на ска­жет, что она лю­бит мир сре­ди лю­дей, что не лю­бит вра­гов ми­ра, что бо­ит­ся за здо­ро­вье  пре­зи­ден­та.  Поз­же, я спро­сил Ни­ки­ту, как он по­зво­лил та­кой вид вли­я­ния. Я оче­нь хо­ро­шо по­мню ответ: „Я мог сде­ла­ть из нее ма­ле­нь­ко­го дис­си­ден­та, по­то­му, что в до­ме мы го­во­ри­ли по-дру­го­му. Но, это бы­ло бы не­пра­ви­ль­но. Она  са­ма долж­на бы­ла про­й­ти че­рез эту ло­жь, ин­фи­ци­ро­ва­ть­ся ею и ста­ть им­мун­ной.“ Кста­ти, это Ни­ки­та ви­но­ват, что я сно­ва на­чал пи­ть. Од­на­жды мы си­де­ли и ужи­на­ли, я тог­да  не пил. Ни­ки­та за­ка­зал дво­й­ной ви­ски, а я ми­не­ра­ль­ную во­ду. Он спро­сил ме­ня, что со мной про­ис­хо­дит, ну я ска­зал, что я бро­сил. Ко­неч­но, этот но­мер у ме­ня не про­шел, и я стал сно­ва пи­ть. По­мню, мы как-то за­го­во­ри­ли о рус­ской ли­те­ра­ту­ре 19 ве­ка. Я ска­зал, что знаю фразу,  ко­то­рая характеризует  рус­скую ли­те­ра­ту­ру 19 века.  Ни­ки­ту это оче­нь заин­те­ре­со­ва­ло.  „На­до за­ни­ма­ть­ся чем-то во­звы­шен­ным, ска­зал Обло­мов, зев­нув“, и тог­да он под­ско­чил, слов­но уго­ре­лый, рас­це­ло­вал ме­ня, и пояснил, что это бы­ло и его лю­би­мое пред­ло­же­ние. В это вре­мя Ни­ки­та сни­мал фи­льм об Обло­мо­ве. Вот так и на­ча­ла­сь на­ша дру­жба на рас­сто­я­нии. Ни­ки­та ча­сто при­ез­жал ко мне в гости ,  пел нам под ги­та­ру, а он пре­кра­сно по­ет, рас­ска­зы­вал  сме­шные ис­то­рии, ко­то­рые у ме­ня всег­да вы­зы­ва­ют улыб­ку, сто­ит мне то­ль­ко вспом­ни­ть о них.

 *Од­на­жды он рас­ска­зы­вал, Вы мне го­во­ри­ли ра­нь­ше, об основ­ной раз­ни­це ме­жду рус­ски­ми и  аме­ри­кан­ски­ми фи­ль­ма­ми.

– По­мнит­ся, я спро­сил его, за­ме­тил ли он, что все аме­ри­кан­ские фи­ль­мы оди­на­ко­вы. Там чер­ный и бе­лый по­ли­це­й­ский на­пар­ни­ки, ко­то­рые всег­да го­ня­ют­ся за ры­жим зло­де­ем из Евро­пы.  По­ли­це­й­ские го­ня­ют­ся за ним по пер­вой про­грам­ме, ты пе­ре­клю­ча­е­шь на вто­рую, а он уже пар­ку­ет ма­ши­ну в Нью Йор­ке. По­том уби­ва­ют чер­но­го на­пар­ни­ка, а у  бе­лого­  на­пар­ни­ка от­ни­ма­ют  полицейское удо­сто­ве­ре­ние и пи­сто­лет. По­том вы­я­сня­ет­ся, что его шеф свя­зан с ма­фи­ей, что он кор­рум­пи­ро­ван. Бе­ло­му по­ли­це­й­ско­му все же уда­ет­ся раз­о­бла­чи­ть его, ему во­звра­щ­а­ют удо­сто­ве­ре­ние и пи­сто­лет, и он же­нит­ся на же­нщ­и­не-адво­ка­те, ко­то­рая за­щ­и­щ­а­ла его. В ито­ге вы­я­сня­ет­ся, что чер­ный на­пар­ник не убит, а то­ль­ко ра­нен. Об этом вы уз­на­е­те уже по тре­ть­ей про­грам­ме. Тог­да Ни­ки­та спро­сил ме­ня, за­ме­тил ли я, что в лю­бом аме­ри­кан­ском фи­ль­ме по­ги­ба­ет по ме­нь­шей ме­ре сто лю­дей. Лю­дей под­ни­ма­ют в во­здух, за­пу­ска­ют в них оче­ре­ди, отра­вля­ют, уби­ва­ют ра­зны­ми спо­со­ба­ми, и ни­ко­му и нев­до­мек за­ду­ма­ть­ся, есть ли у них ма­те­ри, се­стры, де­ти, что бу­дет с ни­ми. А ме­жду тем, 150 лет то­му на­зад, один сту­дент в Пе­тербурге убил ба­бу­шку. И по сей де­нь лю­ди пи­шут до­кла­ды и док­тор­ские дис­сер­та­ции о   Пре­сту­пле­нии  и на­ка­за­нии. Основ­ная раз­ни­ца ме­жду ни­ми и на­ми в том, что они за­да­ют се­бе во­прос как жи­ть, а мы – че­го ра­ди. Са­мые ин­те­ре­сные ис­то­рии Ни­ки­та рас­ска­зы­вал о сво­ем глав­ном опе­ра­то­ре, ко­то­рый уча­ство­вал во Вто­рой ми­ро­вой во­й­не, о том, что это са­мый лов­кий че­ло­век в ми­ре. Как-то ту­ман­ной но­чью, он по­шел за ужи­ном и вер­нул­ся в окоп с ко­тел­ком гриб­но­го гу­ля­ша. Бо­ец ря­дом спро­сил его, от­ку­да он это взял.  Тот отве­тил  что с общ­е­го ко­тла. „Ка­кой ко­тел, ты что , не видишь,  ка­кие по­мои мы едим“ – не мог по­ве­ри­ть его товарищ.  А как все по­лу­чи­ло­сь?  Он го­лод­ный,  сквозь ту­ман про­брал­ся на не­мец­кую сто­ро­ну и у общ­е­го ко­тла про­тя­нул свой ко­те­лок. И  немцы  по­ло­жи­ли ему еду.

Михалков снимал фи­льм с участием Мар­чел­ло Ма­стро­я­нни  „ Очи чёрные“. Съ­ем­ки про­хо­ди­ли в обла­сти, где отро­дя­сь не  бы­вало ни од­но­го  ино­стран­ца. Во­звра­щ­а­я­сь в свой но­мер в го­сти­ни­це, Ни­ки­та услы­шал чей-то тре­хэ­та­жный мат. Он при­от­крыл двер­цу, и уви­дел сво­е­го глав­но­го опе­ра­то­ра, об­у­ча­ю­щ­е­го Мар­че­лло Ма­стро­я­нни азам  рус­ского мата.  На сле­ду­ю­щ­ий ве­чер был бо­ль­шой при­ем, ку­да при­шли мэр и се­кре­та­рь ко­ми­те­та. Хо­зя­е­ва по­про­си­ли то­ва­ри­ща Ма­стро­я­нни выс­ту­пи­ть с ре­чью.  Мар­че­ло встал и стал всех кры­ть отборным русским ма­том.

 *А Вы са­ми  езди­ли по Рос­сии?

– В Рос­сии я был один раз, в 1968 го­ду. Как раз тог­да Со­вет­ский Со­юз во­шел в Че­хо­сло­ва­кию, и мы предполагали,  что сле­ду­ю­щ­ее го­су­дар­ство, ку­да они хо­те­ли во­й­ти, бы­ла на­ша стра­на. В то вре­мя я был спи­ке­ром Юго­слав­ской хо­зя­й­ствен­ной выс­тав­ки, ко­то­рая про­во­ди­ла­сь в Ле­нин­гра­де. К со­жа­ле­нию, на выс­тав­ку поч­ти ник­то не мог во­й­ти, по­ско­ль­ку она бы­ла окру­же­на по­ли­це­й­ски­ми. На­ши ме­жго­су­дар­ствен­ные от­но­ше­ния в это вре­мя бы­ли ужа­сны­ми. По­ско­ль­ку у ме­ня не бы­ло ра­бо­ты, я ве­сь де­нь про­во­дил в Эр­ми­та­же, а имен­но на че­твер­том эта­же, где бы­ли выс­та­вле­ны по­лот­на Се­за­на,  Ма­тис­са, и да­же Пи­кас­со. Я до сих пор жа­лею о том, что все вре­мя про­во­дил на этом че­твер­том эта­же, но не спу­скал­ся ниже по­смо­тре­ть Рем­бранд­та, Ле­о­нар­до, гол­ланд­ских ма­сте­ров. Я тогда был мо­лод. В  это вре­мя, в трам­ва­ях, ме­тро, ав­то­бу­сах, си­дели   очень просто оде­тые  рус­ские люди      и чи­тал До­сто­ев­ско­го и Тол­сто­го. А  на­ши щего­ля­ли в не­й­ло­но­вых ру­ба­шках, хва­ста­ли­сь тем, что у них есть же­ва­тел­ьная ре­зин­ки и бу­ль­он­ные ку­би­ки. Бы­ло уни­зи­те­ль­но смо­тре­ть на это хам­ство в от­но­ше­нии та­ко­го ин­тел­ли­гент­но­го, вос­пи­тан­но­го и ку­ль­тур­но­го на­ро­да, в тран­спор­те чи­тав­ше­го ав­то­ров, о ко­то­рых на­ши граждане ни­ког­да да­же не слы­ша­ли. По­след­ние же пла­ти­ли за совместные ужа­сно до­ро­гие ужи­ны, за­ка­зы­ва­ли шам­пан­ское, це­на ко­то­ро­го бы­ла рав­на зар­пла­те рус­ско­го про­фес­со­ра. На ка­ждом эта­же в го­сти­ни­це за сто­лом си­де­ла не­мо­ло­дая стро­гая же­нщ­и­на и сле­ди­ла, кто идет в ка­кой но­мер. Ког­да я под­ни­мал­ся на этаж, я кри­чал: „Де­жур­ная по эта­жу, это зву­чит гор­до.“ И она раз­ре­ша­ла мне  приводить в но­мер ка­кую-ни­бу­дь из ма­не­ке­нщ­иц, по­то­му что на выс­тав­ке бы­ло оче­нь мно­го на­ших ма­не­ке­нщ­иц. По­том мы ус­тра­и­ва­ли са­бан­туй. Мы вы­хо­ди­ли из сво­их но­ме­ров и вхо­ди­ли в чу­жие но­ме­ра. И она не мо­гла кон­тро­ли­ро­ва­ть, кто в ка­ком но­ме­ре.

*Од­ним из фе­но­ме­нов Рос­сии явля­ет­ся и эта осо­бен­ная, сто­ль­ко раз спе­та, опи­са­на в кни­гах и на­пи­са­на на по­лот­нах – кра­со­та рус­ской же­нщ­и­ны.

– Да­же, ког­да они пол­ны, и не оче­нь при­вле­ка­те­ль­ны, рус­ские же­нщ­и­ны име­ют са­мые об­во­ро­жи­те­ль­ные гла­за в ми­ре. Этот зе­ле­но­-го­лу­бой цвет.  Они вас про­сто за­во­ра­жи­ва­ют.

  * У ме­ня та­кое ощущение, что эта рус­ская ро­ман­ти­ка: снег, тро­й­ка, ко­ло­ко­ла, про­сто­ры, бе­ре­зы, у нас при­ви­ва­ла­сь че­рез оди­на­ко­вый ге­не­ти­че­ский код. Как Вы вос­при­ни­ма­ли эту ро­ман­ти­ку?

– Для ме­ня это бы­ла рас­тра­чен­ная по­э­ти­ка. Как пла­стин­ка, ко­то­рую ты мно­го раз слу­шал. Ме­ня же вос­тор­га­ло сов­сем другое. Рус­ское ис­кус­ство. Год то­му на­зад я съ­е­здил в Дю­ссе­ль­дорф, что­бы по­смо­тре­ть круп­ную выс­тав­ку про­из­ве­де­ний со­вре­мен­но­го ис­кус­ства из рус­ских му­зе­ев. Не­ко­то­рые из них я уже знал, ви­дел их в Эр­ми­та­же, и в мо­сков­ских му­зе­ях. Я сто­ял в  ко­то­рый раз и  за­во­ро­женно смотрел на полотно Ка­зи­ми­ра  Ма­ле­ви­ча, че­ло­ве­ка, ко­то­рый жи­во­пи­сь до­вел до са­мо­го края – чер­ный  ква­дра­т  на бе­лом фо­не. На этой выс­тав­ке па­рал­ле­ль­но выс­та­вля­ли­сь по­лот­на фран­цуз­ских и рус­ских ма­сте­ров  одного   пе­ри­о­да.  Здесь со­вер­шен­но чет­ко бы­ло по­нят­но, что рус­ские, а не фран­цу­зы, при­ду­ма­ли аван­гард. Это на­сто­я­щ­ий  о­тре­звля­ю­щ­ий мо­мент.

Ко­неч­но же, те­о­ре­ти­че­ски, это бы­ло из­вест­но и ра­нь­ше, но в дру­гой фор­ме. Ска­жем, Ма­ле­вич тво­рил в 20-ые го­ды. Тут и Ша­гал, из вре­ме­ни, ког­да он пи­сал Ви­тебск, свой род­ной го­род, Кан­дин­ский, ко­то­рый при­ду­мал аб­стракт­ную жи­во­пи­сь…. Я не го­во­рю о ме­нее из­вест­ных, но зна­чи­те­ль­ных ху­до­жни­ках. Тог­да я со­вер­шен­но чет­ко по­нял, что фран­цу­зы на са­мом де­ле про­ве­ли бо­ль­шой ми­ро­вой об­ман, при­брав пра­во пер­вен­ства, что в этом им по­мог Ста­лин, ко­то­рый в пер­вое вре­мя вме­сте с Ле­ни­ным при­вле­кал к ра­бо­те всех этих ху­до­жни­ков. Один из них, Та­тлин, да­же сде­лал эски­зы для бо­ль­шой ску­льп­ту­ры на те­му Тре­ть­е­го ин­тер­на­ци­о­на­ла, это из­вест­ная ску­льп­тур­ная ком­по­зи­ция. Все они ра­бо­та­ли сво­бод­но в пер­вые го­ды по­сле ре­во­лю­ции. Ша­гал был ко­мис­са­ром, ку­ри­ру­ю­щ­им из­о­бра­зи­те­ль­ное ис­кус­ство в сво­ем го­ро­де, кем-то вро­де ми­ни­стра. Но, по­том их всех выг­на­ли, и те пе­ре­е­ха­ли в Па­риж. Рос­си­ей ста­ли „пра­ви­ть“ ху­до­жни­ки со­ци­а­ли­сти­че­ско­го ре­а­ли­зма, сре­ди ко­то­рых са­мы­ми по­пу­ляр­ны­ми бы­ли бра­тья Ге­ра­си­мо­вы. Оче­нь дав­но, у них бы­ла своя выс­тав­ка зде­сь, в Бел­гра­де.   Се­мь­де­сят лет спу­стя, со­ци­а­ли­сти­че­ский ре­а­лизм, от­бро­шен­ный как ло­жное ис­кус­ство, сно­ва во­звра­щ­а­ет­ся, по­то­му что пред­ста­ви­те­ли соц­ре­а­ли­зма пре­жде все­го бы­ли бо­ль­ши­ми ма­сте­ра­ми жи­во­пи­си.

Они не скры­ва­ли­сь за аб­страк­ци­ей, они пи­са­ли как ста­рые ма­сте­ра. Спор­ны­ми бы­ли ли­шь сами те­мы, но если кто-то, как Эду­ард Ма­не, на­пи­сал по­ля и ре­ку, ему во­о­бще не ме­шал трак­тор, ко­то­рый он вдо­ба­вок к это­му дол­жен был на­ри­со­ва­ть. Есть один пре­кра­сный анек­дот о двух со­вет­ских ху­до­жни­ках. Од­но­го по­сто­ян­но при­гла­ша­ли выс­та­вля­ть­ся, а вто­ро­го ни­ког­да не бра­ли. Не­у­спе­шный спро­сил успе­шно­го: „Ну, как те­бе это уда­ет­ся?“ И услышал ответ: „Ви­ди­шь ли, я ри­сую чу­гун­о­ли­те­й­ный за­вод ме­тров примерно  ше­сть на че­ты­ре метра, а в пра­вом углу я ри­сую бо­лон­ку. Жю­ри при­хо­дит, го­во­рит, что кар­ти­на пре­вос­ход­на, и спра­ши­ва­ет для че­го мне этот пу­де­ль? Тог­да я им го­во­рю: Не во­прос, я сра­зу уда­лю его. И за­ма­зы­ваю.“ Ста­рые ху­до­жни­ки- соц­ре­а­ли­сты се­й­час сно­ва вхо­дят в мо­ду и стоимость их по­лот­ен  до­сти­га­ет  очень бо­ль­ших сумм на европейских аукционах.   Их по­ку­па­ют бо­га­тые рус­ские. Тут все из­ме­ни­ло­сь в кор­не. Бед­ные рус­ские, ко­то­рые  на на­ших при­мор­ских ку­рор­тах пи­та­ли­сь рыб­ны­ми кон­сер­ва­ми, чер­ствым хле­бом, и спа­ли в па­лат­ках, се­год­ня  снимают королевские апар­та­мен­ты в го­сти­ни­це Рич­монд в Же­не­ве. В Цю­ри­хе в цен­тра­ль­ном офи­се Ро­лек­са ви­сит ре­кла­ма – скид­ки рус­ским. Прав­да, это рус­ские, ко­то­рые то­же по­ня­тия не име­ют ни о Че­хо­ве, ни о Ка­зи­ми­ре Ма­ле­ви­че. Это рус­ские, ко­то­рые огра­би­ли свою стра­ну, точ­но так же, как и на­ши оли­гар­хи. И сно­ва все по­вер­ну­ло­сь с ног на го­ло­ву. Се­год­ня, двое рус­ских встре­ча­ют­ся в Па­ри­же, один из них то­ль­ко что ку­пил но­вую ру­ба­шку за 200 евро. „Ты с ума со­шел“ – го­во­рит ему при­я­те­ль – „Вон за углом точ­но та­кая же за 350.“

* Ка­ко­ва ро­ль Рос­сии в су­дь­бе Сер­бии? Явля­ет­ся ли Рос­сия не­ис­по­ль­зо­ван­ным серб­ским шан­сом?

– Ду­маю, что За­пад пы­тал­ся, од­но вре­мя это ему и уда­ва­ло­сь, вы­те­сни­ть рус­ское вли­я­ние на Бал­ка­нах, и осо­бен­но из Сер­бии. Но, Сер­бия тог­да бы­ла по­хо­жа на або­ри­ге­на, ко­то­рый та­щ­ит­ся от пе­стрых без­де­лу­шек, ко­ка-ко­лы, ма­ль­бо­ро, хард ро­ка, мо­ды.  Ка­жет­ся, что мы все­го это­го в до­ста­точ­ной ме­ре на­сы­ти­ли­сь. Сер­бы при­шли к той точ­ке зре­ло­сти, в ко­то­рой они бо­ль­ше за­ни­ма­ют­ся су­тью, да­же нео­со­зна­нно. А су­ть – это Рос­сия. По­мога­ли ли нам рус­ские в ка­кие–то пе­ри­о­ды, пре­пят­ство­ва­ли ли они нам, это пусть рас­су­дят исто­ри­ки. Но Еро­фе­ев, рус­ский пи­са­те­ль, на­пи­сал, что Сер­бия –  единственная  стра­на в ми­ре, где де­й­стви­те­ль­но лю­бят рус­ских.

 * Шпен­глер утвер­ждал, что Рос­сия и Аме­ри­ка явля­ют­ся стра­на­ми но­вой энер­гии. Как Вам ка­жет­ся это срав­не­ние?

– Рос­сия про­сну­ла­сь. Она дол­го, как ме­две­дь, спа­ла в со­ци­а­ли­зме, в этой дик­та­ту­ре лжи. Рос­сия ме­длен­но про­сы­па­ет­ся. Она уже ищет свое ме­сто и зде­сь, у нас, и я ду­маю, что она по­ти­хо­неч­ку на­хо­дит его. То­ль­ко на этот раз без по­мо­щи тан­ков и ка­ла­шни­ко­ва, ко­то­рым на сме­ну при­шла эко­но­ми­ка. И это хо­ро­шо. Хо­тя, то­же факт, что рус­ские пы­та­ют­ся сно­ва за­во­е­ва­ть од­ну ча­сть сер­бов. На­ша лю­бо­вь ни­ког­да не усы­ха­ла. Мы всег­да лю­би­ли Рос­сию. Да­же ког­да рус­ские не пра­ви­ли на­ми, мы все рав­но бы­ли в их вла­сти че­рез ис­кус­ство, че­рез ли­те­ра­ту­ру и жи­во­пи­сь.

 *Кто из рус­ских явля­ет­ся Ва­шим лич­ным ге­ро­ем?

– Вы­соц­кий. К со­жа­ле­нию, его унич­то­жи­ла Ма­ри­на Вла­ди. Она на­пи­са­ла са­мые под­лые ме­му­а­ры, в ко­то­рых го­во­рит о нем. Для ме­ня же Вы­соц­кий, о ко­то­ром го­во­рят, что он умер от жи­зни, на­сто­я­щ­ий ге­рой, ар­тист.

 * Име­ли ли Ва­ши дру­зья с рус­ской ду­шой: Ше­й­ка, Оля, этот узна­ва­е­мый рус­ский ген?

– Нет. Ни сле­да. Они бы­ли та­кие же, как и все мы в это вре­мя, они бы­ли про­за­пад­но ори­ен­ти­ро­ва­ны. По­то­му что ис­кус­ство, ко­то­рое мы бо­го­тво­ри­ли, при­хо­ди­ло с За­па­да, но не из Рос­сии, где ба­лом пра­вил соц­ре­а­лизм. В это вре­мя со­вет­ское по­сток­тя­брь­ское ис­кус­ство не осо­бо по­ль­зо­ва­ло­сь по­пу­ляр­но­стью, кро­ме Ма­ле­ви­ча и Кан­дин­ско­го, мы и не зна­ли мно­го о нем. Мои дру­зья бы­ли за­пад­ни­ка­ми, и по­ско­ль­ку они ро­ди­ли­сь зде­сь, и раз­ви­ва­ли­сь как сер­бы, у них бы­ло сто­ль­ко же рус­ской ду­ши, ско­ль­ко в лю­бом из нас.  И то­ль­ко Оля всег­да по­хо­ди­ла на обе­днев­шую рус­скую гра­фи­ню в эми­гра­ции. Мо­е­му по­ко­ле­нию же­ны рус­ских ге­не­ра­лов и пол­ков­ни­ков, эми­грант­ки пре­ста­ре­ло­го во­зра­ста, ко­то­рые ни­ког­да не вы­у­чи­ли серб­ский язык, и ко­то­рые го­во­ри­ли на нем с оче­нь сме­шным ак­цен­том, за­пом­ни­ли­сь ме­ха­ми, шу­ба­ми и шап­ка­ми. Они жи­ли в сво­ем ми­ре, ко­то­рый пы­та­ли­сь пе­ре­ня­ть из Рос­сии в сво­их ин­тер­ь­е­рах, кар­ти­нах, фо­то­гра­фи­ях, аба­жу­рах, лам­пах. И всег­да где-то ря­дом был ка­кой-ни­бу­дь са­мо­вар, в ка­че­стве од­ной из ред­ких ве­шиц, ко­то­рые им уда­ва­ло­сь при­вез­ти с со­бой из Рос­сии. Как пра­ви­ло, у них бы­ло ста­ре­нь­кое пи­а­ни­но, на ко­то­ром они игра­ли.

Рус­ские име­ли ре­ша­ю­щ­ую ро­ль в том, что они под­ня­ли Бел­град, ти­пич­ный ту­рец­кий го­ро­ди­шко, на бо­лее ци­ви­ли­зо­ван­ный уро­ве­нь. Они осно­ва­ли пер­вый ло­доч­ный клуб на реч­ном остро­ве Ада Ци­ган­лия, и я стал чле­ном это­го клу­ба. Рус­ские под­ни­ма­ли опе­ру, ба­лет, они бы­ли луч­ши­ми сце­но­гра­фа­ми. Луч­шим ав­то­ром ко­мик­сов был Ло­ба­чев, рус­ские ар­хи­тек­то­ры про­ек­ти­ро­ва­ли са­мые кра­си­вые зда­ния в Бел­гра­де. В Бел­град при­бы­ла рус­ская эли­та. Они ве­ри­ли, что ре­во­лю­ция, это сти­хи­й­ное бед­ствие, что оно про­й­дет, и они бы­стро вер­нут­ся в свои до­ма. Их при­нял ко­ро­ль Алек­сан­др, и они осе­ли зде­сь. Ког­да в 1945 го­ду ком­му­низм  при­шел в Югославию, са­мые нес­част­ные из них убе­жа­ли на Ку­бу, где он сно­ва за­стал их в 60-ие го­ды. Вот что зна­чит бы­ть не­ве­зу­чим.

* А вот Пу­шки­на мы как-то обо­шли сто­ро­ной?

– Ни в ко­ем слу­чае. Он пре­вос­хо­дит всех оста­ль­ных. Алек­сан­др Сер­ге­е­вич Пу­шкин, это при­род­ный чу­до-та­лант, са­мый круп­ный ми­ро­вой по­эт. Не все зна­ют, что это он по­да­рил Го­го­лю сю­жет для Мер­твых душ и Ре­ви­зо­ра. Это он рассказалГо­го­лю о Чи­чи­ко­ве, ко­то­рый по­ку­па­ет мер­твые ду­ши. А Чи­чи­ков явля­ет­ся про­о­бра­зом Оста­па Бен­де­ра. Но и сам Пу­шкин не знал как  за­кон­чи­ть ро­ман, и по­э­то­му ро­ман Го­го­ля за­кан­чи­ва­ет­ся так, что тро­й­ка уле­та­ет вда­ль, че­рез сте­пь, в но­вую Рос­сию. Так­же, не оче­нь из­вест­но, что Пу­шкин на­пи­сал пь­е­су Мо­царт и Са­ль­е­ры, по ко­то­рой снят фи­льм Ама­дей. Пу­шкин един­ствен­ный по­эт, сти­хи ко­то­ро­го я знаю на­и­зу­сть. У ме­ня был пре­кра­сный учи­те­ль рус­ско­го язы­ка, его фа­ми­лия бы­ла Зо­ло­то­рен­ко, он был бе­ло­рус. Бы­ва­ло, он так увле­чет­ся на уро­ке и нач­нет рас­ска­зы­ва­ть во­ен­ные ис­то­рии.  И вот он го­во­рит: „Ска­чем мы на ло­ша­дях с од­ной сто­ро­ны ре­ки, а с дру­гой ска­чут кра­сные.“  Но спо­хва­тив­ши­сь, умол­кал. Мой учи­те­ль рус­ско­го язы­ка утвер­ждал, что ве­ли­кий пи­са­те­ль тот, кто рас­ска­жет ис­то­рию в пер­вом пред­ло­же­нии. Та­ким был Че­хов: „Говорили, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой„ Из этого вытекает, что на курорте такая скукота, что все уже сказано и пересказано, и что появилось новое лицо – какая та красотка с небольшой собачкой.