Ирина Грицкат – Радулович. Из русских записок сербского академика
Ниже представлены фрагменты воспоминаний академика Сербской Академии наук и искусств Ирины Георгиевны Грицкат – Радулович ,опубликованных в «Славянском альманахе» за 2010г. «Долой монархию! Да здравствует король Пётр!» (Из русских записок сербского академика).
Ирина Георгиевна Грицкат-Радулович родилась 19.01. 1922г. в Белграде. Окончила философский факультет Белградского университета (1949) по специальности сербохорватский язык и южнославянская книжность. Научный сотрудник Института сербохорватского языка. Зав. отделением археографии Народной библиотеки Сербии с 1969. Член-корреспондент с 1978, действительный член Сербской академии наук и искусств с 1985г. Отец: Георгий (1887—1957), инженер. Мать: Зинаида (1889—1963). Муж: Борбе Радулович (1910—1980). Умерла в 2009г. Похоронена на Новом кладбище в Белграде. Ирина Георгиевна Грицкат-Радулович, , – автор многочисленных трудов по языку и стилистике средневековой литературы и письменности; она внесла значительный вклад в изучение истории сербского литературного языка.
В своих воспоминаниях она повествует о том, как её родители, бежавшие в 1920г. из России, восприняли свою новую родину, какой оказалась их первая встреча с Сербией и с сербами. Родители И. Г. Грицкат – Радулович оказались дальновиднее многих эмигрантов, полагали что большевики – это надолго, а поэтому, не теряя времени на праздное ожидание, начали быстро и сознательно адаптироваться в новой (но подлежащей стать их собственной) среде. Уже в 1920г. мать Ирины Георгиевны своему мужу писала: «Среди сербов я встречаю так много ласки! Поверь – это моя вторая Родина, она скоро станет и твоей. Здесь мы полноправные граждане страны».
Калемегдан. Церковь Ружице.
Воспоминания Ирины Георгиевны, вкупе с дневниками и перепиской родителей послужили канвой для создания картины первой встречи русских интеллигентов с неведомой прежде Сербией. Колоритные зарисовки старого и нового в послевоенной Сербии, красочные примеры традиционных взглядов на мир и поведения ее жителей всех сословий читатель найдет в публикуемых фрагментах. Не интересуясь политикой и не страдая комплексом «потерянной родины» молодая чета фокусировала свой взор на социокультурной реальности сербов, особенностях их менталитета, поведения и норм жизни, что было естественно – ведь с ними предстояло делить и родину, и судьбу. Несомненно литературное дарование , интеллигентность и вкус автора воспоминаний делают их не только ценным источником для исследователя Сербии этого периода, но и крайне занимательным чтением ведь они дают возможность «увидеть» и «ощутить» жизнь сербов и историю страны «изнутри» и дистанцированно одновременно. Спокойный, непредвзятый, и подчас юмористический тон – вот что отличают эти записки от таких же записок из других мемуаров. Формат сайта не предполагает в полном объёме привести воспоминания, поэтому публикуем лишь небольшие отрывки из книги:
— «Там оставался Петербург, царственный город с гранитными берегами, с концертами в Павловске, с поездками на Острова. А здесь был Белград. Правда, и тут существовала главная улица. По ней постукивал и звонил коренастый трамвайчик, с остановками почти на каждом углу. Повсюду можно было видеть пивные и шашлычные заведения, разные лавчонки, духаны и шинки, иногда просто с углублениями без стёкол, вместо витрины, где действовала жаровня, или же сидел сам хозяин со своим товаром, скрестив ноги и держа чубук в зубах. В мастерских, не лишённых уюта, ремесленники делали своё дело, ругаясь или подпевая товарищу: шили обувь, взбивали пух, чеканили ковшики и браслетки, сшивали тулупы и сёдла. Тут же вили верёвки, пекли слоёный и сальный бурек с проверченным мясом, продавали ярмарочные кренделя или сусляные тянучки. При кофейнях имелись прохладные садики, в которых остроусые белградцы просиживали часами, споря о политике, кушая крепко и жирно, под расхлябанную музыку пары цыган. На белградских базарах продавцы заманивали покупателей весёлыми прибаутками : («Вали, приваливай, крещёный народ, такого перца в Нью-Йорке не найдёшь!»); ссорились из–за подмеченного плутовства или зажуленных магарычей, развлекались фантастической руганью, иногда с такими затеями и отделками, каких не может себе представить недостаточно просвещённый человек. Огурцы и картошку отмеривали на безменах, чеснок продавали внушительными связками, а кочаны капусты и арбузы бывали иногда навалены в уровень крыш».
Торговые ряды на площади Теразие , рядом с отелем «Москва», 1935г.
— «Один раз они были приглашены к местному прокурору, милому человеку. До того, как подать кофе, русских дам угостили вареньем. В вазочке лежали засахаренные куски арбузных корок, нечто незнакомое и до того восхитительное, что мать, ложку за ложкой, съела целую вазочку. Подобрав слова высшей деликатности, хозяева объяснили, что по сербскому образу действий надо взять только один раз, а затем отпить воды. Мать говорила, что потом не удивлялась больше ни величине кофейного прибора, ни откушиванию варенья. Она вспоминала русские самовары, русские варенья и потения при чаепитиях, и решила, что масштабы страны отражаются в масштабах гостеприимства. А затем созналась, что была неправа: упомянутые кулинарные ухищрения хоть и подавались в малых дозах, зато ежедневной, вкусной и жирной пищей в некоторых сербских домах угощали её до поморочного состояния».
—«Стоило переехать через Саву на косотрубом пароходике в городишко Земун (Примечание: До 1917г. Земун был пограничным и таможенным городом Австро-Венгрии с Сербией. После распада Австро-Венгрии Земун в 1918 вошёл в состав Королевства сербов, хорватов и словенцев), начавший теперь играть роль белградского предместья, и путешественник попадал в иное царство. Тут были длиннющие улицы, как просёлочные дороги. На дымовых трубах гнездились аисты, которых никогда не видели в Белграде. Аисты принадлежали, так сказать, к австро-венгерским традициям. Мужчины с котелками на головах выпивали, но не ругались, и чинно ходили в католическую церковь. Здесь продавали пирожные, несравнимо лучше белградских; из-за этих пирожных белградцы предпринимали странствия в Земун».
—«Один раз они сидели вдвоём в «кафане»,или кофейне. Если слово перевести буквально, иначе же выражаясь, в кабаке. Мать свыклась со своим новым положением, утверждаясь в мысли. Что ей придётся прожить в Сербии ещё довольно долго. Был праздничный день. Внутри, на несвежих скатертях, стояли солонки , и босоногий половой вьющимися движениями расставлял перед посетителями перекипающее пиво. Мужчины сидели в кабаке, не снимая шляп, горланили и хлопали ладонями по собственным коленкам и коленам собеседников. Женщин, естественно не было».
— «Однажды мой знакомый, учёный, занимающийся изучением ракушек, пошёл в ресторан и получил там очень вкусное блюдо: из кишок. Он попросил рецепт, и хозяин ресторана любезно разъяснил ему способ приготовления. Мой товарищ купил кишки, вымыл их, приготовил, строго придерживаясь рецепта. Получилось невкусно. Тогда он снова пошёл в ресторан, за объяснениями.
– Делали так и так?
– Делал.
– А потом так и так?
– Ну да.
– В чём же расхождение? Даже интересно. Мыли Вы кишки?
– Ещё бы, конечно мыл.
– Хорошо мыли?
– Очень хорошо, почему Вы спрашиваете?
– Теперь я понимаю. Вы их слишком хорошо промыли».
— «Женщины тут, правда, красивые, но немного иконописные, с византийскими лицами. Рабы мужей. У меня есть сослуживица, очень милая сербская дама. Так она, несмотря на строгость и резкость директора, почти каждое утро опаздывает на уроки и всё извиняется. Знаете почему? Муж, видите ли, по утрам лежит в постели, и она должна каждое утро идти на базар за свежим мясом и подавать ему горячие котлетки в постель. Это его зарядка на день. А её зарядка – сбегать на рынок, изжарить и, вдобавок, выслушать замечания директора. Времени здесь не умеют экономить: знать много его».
— «Однако время шло, и по Сербии стала понемногу распространяться русская культура, вносима либо тем, что русские зарабатывают ею хлеб насущный, либо тем, что ею изливали свои таланты и восторги сердца. И моя мать внесла свой скромный вклад.
В своём письме приятельнице, переехавшей и Петербурга в Гельсинфорс, мать писала: «Вы ведь подумайте, дорогая моя, что приходиться делать! Преподавать по-сербски!!! Впрочем, язык довольно архаичный, напоминает церковный, говорят: «Млеко», «Хладный», «Длань», а ребёнка окликают: «Сыне мой» – сына, равно и дочку, так как дочка в семье – это почти что несчастье, и в ней стараются видеть мальчика. А знаете, как я преподавала музыку в гимназии? Без рояля. Такая получилась глупость».
—Моя мать с отцом долго думали, какое определение дать стране, где тебя могут подозревать в краже жестяной безделушки, где жёны моют ноги мужьям, и где в то же самое время всем правительство, всем войском и всем народом уходят в эмиграцию, чтобы не сдаться врагу. Примитивизм ли это, сочетающийся с усиленной ксенофобией ?Но ведь русских приняли сердечно, народ , видимо, участливый. Родители не сразу находили правильные формулировки, многое думали. Гораздо позже моя мать заметила: «Необыкновенные эти сербы. Мелкие в мелком, великие в великом».
Славянский альманах. 2010г. Издательство
